Дом, где музыка жила

Нина Дмитриевна Чеботарёва,
краеведческое общество города Долгопрудного

Печатается с разрешения автора.

Заглавное  фото: Э. К. Метнер, Н. К. Метнер, А. М. Метнер (с собакой на руках), А. Белый, Н. В. Штембер в Успенском-Трахонеево. Российский национальный музей музыки.

Земли бывшего имения Траханеево (которое включало в себя населенные пункты Траханеево, Свистуха, Клязьма, Ивакино, Яковлево) в 2004 году стали частью городского округа Химки.

Одни из первых упоминаний о поселениях в указанном районе относятся к XV веку. Владение принадлежало Якову Константиновичу Козодавлю и называлось, соответственно, Козодавлево. В середине XVI века имение досталось боярину Василию Юрьевичу Траханиотову, от его имени и пошло современное название Траханеево. После смерти Василия Михайловича два с половиной столетия (до 1797 года) вотчиной владели его потомки. Затем имение неоднократно переходило из рук в руки, земельный участок разменивался на более мелкие владения.

В 1911 году господский дом в деревне Свистуха, принадлежавший на тот момент потомственному почетному гражданину Константину Викторовичу Осипову, арендовало для проживания семейство Метнер: философ и редактор Эмилий Карлович и его младший брат, композитор и музыкальный педагог Николай Карлович с женой Анной Михайловной.

Метнерам приглянулись живописные места в пяти верстах от станции Хлебниково. Запущенный усадебный парк с заливным лугом перед ним, леса вокруг, размеренный распорядок жизни, пешие и лыжные прогулки по окрестностям…

Местоположение позволяло братьям Метнер найти компромисс между творческим уединением и активной просветительской и педагогической деятельностью. Эмилий Карлович возглавлял созданное им издательство «Мусагет», а Николай Карлович концертировал, участвовал в работе Российского музыкального издательства и Дома песни.

Поскольку дорога через Хлебниково в Москву и обратно в те годы отнимала значительное количество времени, поездки членов семейства Метнер в столицу обычно носили одновременно и деловой, и развлекательный характер. Задержавшись в Москве на один-два дня, Метнеры успевали встретиться с друзьями, посетить концерт или театр.

Знакомые из столицы часто и сами наведывались в гостеприимный усадебный дом.

К Метнерам в деревню приезжали Александр Николаевич Скрябин с Татьяной Федоровной Шлецер, постоянными гостями были преподаватель Московской консерватории Лев Эдуардович Конюс с женой, профессор-музыкант Александр Борисович Гольденвейзер, композитор Александр Федорович Гедике, писательница Мариэтта Сергеевна Шагинян и многие другие.

По свидетельству Шагинян, быт в Траханеево имел свои положительные и отрицательные стороны: «Отрыв от Москвы и её музыкальной жизни, езда за провизией в город, необходимость принимать гостей «с ночёвкой» и с организацией для них транспорта — всё это были отрицательные стороны. В ту пору ещё не было под Москвой ни телефонов, ни электричества; до станции Хлебниково от Траханеева было несколько вёрст отвратительной просёлочной дороги, и для езды подавались простые крестьянские дровни — зимой, а летом — дрожки. Зато положительные стороны окупали все эти неудобства с лихвой. Чудный воздух, холмистые леса и перелески, большой деревянный помещичий дом с обилием комнат, со светлыми большими окнами, в которые гляделись мохнатые сосны и молодые бархатные ёлки, музыка, которую можно было слушать без помех, и, главное, — время, Время с большой буквы, медленное, полное, как в половодье река, изобильное для каждого, — с очень раннего утра до девяти-десяти вечера — деревенского ухода ко сну. Никто никуда не торопится, никто не торопится к тебе, работай с чудным ощущением резерва времени, обилия его про запас, чтобы снова начинать, если плохо — исправлять, сколько захочешь, и не бояться, что не успеешь».

Мариэтта Шагинян восхищалась семьей композитора, царившей в ней бытовой культурой, содержательным использованием времени, «полным изгнанием всякой пошлости и безделья из распорядка времени»: «Утро у них начиналось и в деревне, и в городе с запаха дымка от горящих берёзовых дров — это растапливались большие белые голландские печи в комнатах, остывших за ночь. До чая — получасовая прогулка, покуда во все форточки вливается со снежинками свежий московский морозный воздух. Утренняя беседа за чаем, — почти каждую из них я записывала в дневник — так они были содержательны. Потом расходились по своим комнатам — работать. За час до обеда — лыжи, прогулка с фокстерьером Фликсом, поджидавшим своего часа у выходной двери. А после обеда зажигались, если дело происходило в деревне, огромная висячая лампа-молния или уютная электрическая лампа под абажуром на городской квартире, и начинались любимые часы: чтение вслух, часто для практики на иностранных языках. Читались классики всех национальностей: немецкие романтики Клейст, Тик, Брентано; французы Мериме и Стендаль; Пушкин, басни Крылова, поэмы Гомера. Чаще всего это чтение вслух доставалось на мою долю. Слух мой уже начинал понижаться, и мне легче было читать самой, нежели слушать. После чая — рояль и разговоры обо всём, что утром прочли в газетах, что произошло за день, что каждый успел сделать… Прекрасная многотомная библиотека была у Эмиля Метнера. Николай Метнер занимался ещё астрономией, имел хорошую подзорную трубу, выписывал астрономические справочники. Он же всегда возился с зеленью, с цветами, выращивал свою рассаду. День был полон, и каждый учился чему-нибудь новому. Если, случалось, работа не ладилась — начинали её снова и снова, покуда не устанавливался творческий ритм. Мне казалась эта жизнь пределом человеческого счастья. Я научилась планировать свою работу на год, на месяц, на день, вывешивать расписание, соблюдать график, отмечать выполненное и невыполненное. Обычный богемный быт артиста, который работает от случая к случаю — запоем или совершенно бездельничая по месяцам и тратит нервную энергию на бесконечную ненужную болтовню, хождение по знакомым и собственные приёмы их, — был совершенно невозможен в этой семье, казался чем-то диким. Обязательный продолжительный труд, в обязательные утренние часы, с обязательным ранним вставанием роднил нас со всею работящей, труженической интеллигенцией: педагогами, инженерами, врачами. И было невозможно вдруг позвонить к Метнерам в неурочный час, прийти среди бела дня к ним в гости, как невозможно было бы зайти поболтать к врачу на приём или к педагогу в класс».

Размеренности, налаженности бытовой стороны жизни семья Метнеров была обязана жене Николая Карловича Анне Михайловне, или, как ее называли близкие, тете Анюте. Впрочем, бывало, что установленный ритм жизни рушился. Увлеченный работой, Николай Карлович мог пропустить часы отдыха, и несчастный Фликс напрасно ждал прогулки, сидя в гостиной у дверей кабинета композитора. Любопытно, что в знак окончания работы Николай Карлович всегда брал до-мажорный аккорд. Для Фликса это был сигнал: услышав знакомое созвучие, фокстерьер мог с шумом ворваться в кабинет, чтобы затем сопровождать хозяина на прогулке.

Племянница композитора, Вера Карловна Тарасова (урожденная Метнер) с улыбкой отмечает: «Что же касается Фликса и моей таксы, то они в предчувствии прогулки поднимали невообразимый шум. Сборам на прогулки посвящено шуточное произведение дяди Коли под названием: «Пантеистическая кантата для трех голосов (со вступлением фортепиано и лаем собак на слове «гулять»). Слова и музыка свободного художника Н. М. посвящается вышеупомянутой в тексте».
Благодаря выдающемуся семейству и его замечательным гостям деревянный двухэтажный господский дом в Свистухе заполнила музыка.

Николай Карлович часто музицировал в домашней обстановке. Например, когда племянница Вера проводила в Траханеево зимние каникулы, он развлекал ее тем, что играл клавир «Кольца Нибелунгов» Вагнера. Исполнение прерывалось обсуждением сыгранного.

Вера Карловна описывает забавный эпизод, который ярко характеризует ее дядю как строгого эстета: «…дядя Коля совсем не был противником легкой музыки, но не выносил никакой пошлости. В связи с этим расскажу один эпизод. Это произошло в 1912 или в 1913 году. Тогда вошла в моду оперетка «Пупсик» и особенно популярной стала песенка:

Пупсик! Твои глаза горят.
Пупсик вкусней, чем шоколад…»

Когда Николай Карлович обнаружил ноты песенки, неосторожно забытые племянницей на крышке рояля, он их порвал, а поверх обрывков положил двадцать копеек – стоимость нот.

За обедом и ужином между хозяевами и гостями не раз разгорались жаркие споры о музыке, литературе, философии. Несмотря на занятость, Николай Карлович находил свободное время для чтения поэзии, которую он очень любил. В часы досуга – для разминки ума, — Николай Метнер мог заняться арифметическими вычислениями.

Особое место в душе композитора занимала живая природа. Племянница вспоминает: «Рядом с его спальней была умывальная комната с окнами на юг и восток. С ранней весны все подоконники и столы, стоявшие у окна, были заставлены ящиками и горшочками с сеянцами цветов, которые он сам выращивал. Садовыми работами он занимался постоянно и с увлечением: копал землю, сажал, подвязывал цветы. В стороне от цветника у него была «экспериментальная» клумба, куда он высевал оставшиеся семена разных цветов: получалось нечто невообразимое — густая чаща тощих, малокровных, маленьких растеньиц с микроскопическими цветами. Дядя Коля ежедневно наблюдал рост и развитие этих растений и в результате отнес их к виду «lahudris humoristica».

Композитор увлекался астрономией, читал книги по этому предмету и наблюдал звездное небо в переносную подзорную трубу, которую купил в одну из поездок за границу. Племянница отмечает: «Его очень смущал этот расход, и он не раз оправдывался, говоря, что «позволяют же себе другие некоторые прихоти, а у меня ведь, собственно, таких расходов не бывает». Он очень хорошо знал карту неба и увлекательно рассказывал о звездах и планетах. Дядя Коля, не терпевший дилетантизма ни в чем, стремился всегда овладеть предметом, которым занимался, и часто сетовал на то, что ему не хватает времени на серьезное изучение интересовавшей его астрономии».

В 1913 году в гости к Метнерам в Траханеево в сопровождении Мариэтты Шагинян приехал Сергей Васильевич Рахманинов. Писательница вспоминает: «Мы встретились, как было условлено, на вокзале перед билетной кассой. Потом вошли в грязный и мрачный вагон «близкого следования»; он качался с каким-то скрежетом на рельсах и подолгу останавливался на каждой станции, покуда не добрался до Хлебникова. А там — типичная остановка в зимний сезон, когда нет дачников и всё пусто, лишь у деревянного, обкусанного лошадиными зубами шлагбаума стоят две-три телеги с сеном, пахнет навозом и самоварным дымом и спускаются ранние сумерки. Мы сошли на пустынный перрон, и Сергей Васильевич, перед тем как пуститься в дальнейший путь, присел на скамеечку и попросил меня хорошенько повязать его башлыком, который он размотал в вагоне: «На красоту не смотрите, а чтобы было потеплее». Я повязала его, как маленького, и пошла разыскивать нашего мужичонку. Сани оказались низкие, крестьянские — дровни, в которых было подбито для сиденья сено в холщовый мешок. Стоял крепкий мороз. Лошадёнка взмахнула хвостом, и мы двинулись. Не помню ни одной встречи, где Рахманинов был бы таким беспомощным и запуганным. Он, как ребёнок, боялся этой поездки в чужой дом на долгие часы, и чистосердечно признался в этом. Сергей Васильевич, выслушав мои дифирамбы траханеевской жизни, ответил: «Вы городской человек, а я сам деревенский. Город терпеть не могу. Вот только зимой вынужден жить в городах, зато уезжаю в деревню всякий раз, как жаворонки прилетят — знаете, в московские булочные!» В Москве 9 марта продавали обычно «жаворонков» — сдобные витые птички с изюминками вместо глаз. И он, действительно, уже в марте уезжал в свою Ивановку. Рассказал мне понемножку в дороге, как он хозяйничает, какое у него хозяйство, сколько чего сеется и собирается, кто остаётся зимой в усадьбе и смотрит за нею, какие типы крестьян в Тамбовской губернии, кто живёт по соседству. Почти всегда молчаливый, он на этот раз говорил почти один. Даже как-то жалко стало, когда мы подъехали и он вдруг замолчал. Но перед тем как откинуть полость и помочь мне вылезти, он сказал: «В январе будет генеральная репетиция „Колоколов“, я вам пришлю второй ряд». Значит, всё время, покуда мы ехали и он так беззаботно рассказывал о деревне, его не покидала мысль о «Колоколах».

В Траханееве нас ждали к обеду. За столом уже не помню, о чём говорилось. Хохотали до упаду над брошюрами И. В. Липаева о Скрябине и Рахманинове — с невероятно комичными характеристиками. Вспоминали о берлинской встрече. Вышучивали стихи символистов и дразнили меня, защищавшую Белого и Блока. Эмилий Карлович сидел больной и пасмурный и не вмешивался в разговор. Потом перешли к роялю. Но о «Колоколах» так и не было сказано ни звука».
Метнеры прожили в имении Осипова два с лишним года, но, как ни приятна была жизнь там, им все же пришлось переселиться в Москву. Частные уроки, дававшие средства к существованию, работа в Российском музыкальном издательстве в качестве члена совета — все это требовало постоянного присутствия Николая Карловича в Москве. Метнер с женой и старшим братом Эмилием поселился в Саввинском переулке на Девичьем поле, тогда московской окраине.

Литература:

1. Тарасова В. К. Страницы из жизни Н. К. Метнера. Из книги «Н. К. Метнер. Статьи, материалы, воспоминания», Составитель-редактор З. А. Апетян, «Советский композитор», М., 1981, стр. 46—57.
2. Шагинян М.С. Воспоминания о С. В. Рахманинове.

Источник: https://sirin-from-shrm.livejournal.com/451766.html